4 октября в издательстве «Азбука» выходит книга, включающая в себя три романа о Патрике Мелроузе — декадентствующем аристократе‑наркомане, которого таковым сделала психологическая травма, перенесенная в детстве.

Писатель Эдвард Сент‑Обин сочинил пять романов об этом герое. За один из них, «Молоко матери», он был удостоен Букеровской премии. В начале 2010‑х книги Обина прочел звезда «Шерлока» Бенедикт Камбербэтч. С тех пор он только и мечтал о том, чтобы воплотить этого персонажа на экране. Больше ему хотелось сыграть лишь Гамлета.

Получившийся мини‑сериал «Патрик Мелроуз» стал сенсацией. И, безусловно, в нем можно увидеть одну из самых мощных ролей в карьере британского артиста. За свою работу над проектом Бенедикт Камбербэтч был номинирован на премию «Эмми».

С разрешения издательства «Азбука» публикует фрагмент одного из романов о Патрике Мелроузе «Плохая новость», вошедшего в русское издание текстов Эдварда Сент‑Обина. Ищите книгу в магазинах. И смотрите сериал в Амедиатеке.

Патрик улыбнулся. Все было под контролем. Им овладело упоительное, почти игривое легкомыслие. Бронкс, конечно, немного пугал всякого, видевшего «Воинов Бронкса» — мерзопакостно кровавый фильм, который не следует путать с прекрасной хореографической жестокостью другого кино, носящего более простое и более общее название «Воины». Однако Патрик ощущал себя неуязвимым. На него нападают с ножами, но не могут задеть, а попытались бы — у них бы ничего не вышло.

Когда такси проезжало по мосту, которого Патрик никогда прежде не видел, Джефферсон чуть повернул голову и сказал:

— Скоро будем в Бронксе.

— Мне в машине подождать? — спросил Патрик.

— Вы лучше на пол лягте, — рассмеялся Джефферсон. — Там белых не любят.

— На пол?

— Ага, чтоб не видать было. Увидят вас, побьют мне стекла. Бли‑и‑ин, мне только битых стекол не хватало.

Джефферсон остановил машину в нескольких кварталах от моста, и Патрик сел на резиновый коврик спиной к дверце.

— Вам сколько? — спросил Джефферсон, перегибаясь через водительское кресло.

— Пять книжек. И себе парочку возьми. — Патрик протянул семьдесят долларов.

— Спасибо. Дверцы я запру. Не высовывайтесь, ладно?

— Хорошо, — ответил Патрик, сползая еще ниже и распластываясь на полу.

Щелкнули замки. Некоторое время он елозил по полу и наконец свернулся в позе эмбриона головой на центральном бугорке. Через несколько секунд тазовая кость начала давить на печень: кроме того, теперь Патрик чувствовал, что безнадежно запутался в складках пальто. Он перевернулся на живот, положил голову на руки и уставился в бороздки резинового коврика. На этом уровне сильно воняло бензином.

«Это позволяет увидеть жизнь в совершенно новом ракурсе», — сказал Патрик голосом телевизионной домохозяйки. Все было невыносимо. Отчего он всегда влипает в такие ситуации? Всегда оказывается среди подонков, отбросов, Чилли Вилли мира сего? Даже в школе по вторникам и четвергам после обеда, когда другие ребята присоединялись к своим командам и участвовали в матчах, его отправляли на самую дальнюю площадку вместе с другими убогими: бледными чувствительными музыкантами, безнадежно жирными греческими мальчиками, курящими ниспровергателями основ, которые считали физкультуру полным отстоем. В качестве наказания за неспортивность их всех заставляли преодолевать полосу препятствий. Мистер Питч, психованный педераст, которому выпало заниматься с этой инвалидной командой, трясся от злости, когда мальчишки падали сослепу, ковыляли еле‑еле или пытались обмануть систему, обежав стену, вместо того чтобы на нее лезть. Покуда греки барахтались в грязи, музыканты теряли очки, а бунтари отпускали ехидные замечания, мистер Питч носился туда‑сюда, вопя что‑то про изнеженных маменькиных сынков и, если подворачивался случай, пинал их в зад.

Что вообще происходит, черт возьми? Пошел Джефферсон за друзьями, чтобы его избить, или просто заторчал и забыл про него напрочь?

Да, думал Патрик, беспокойно елозя по полу, вечно он связывается с неудачниками. В Париже в девятнадцать лет он сошелся с Джимом, беглым австралийским наркокурьером, и Саймоном, чернокожим американским грабителем банков только что из тюрьмы. Патрик помнил, как Джим говорил, ища иголкой вену между густой рыжей растительностью на руке: «Знаешь, как хороша Австралия по весне? Ягнятки резвятся, и видно, как они радуются жизни». И он с загадочным выражением вдавливал поршень шприца.

Саймон во время ломки попытался ограбить банк, но вынужден был сдаться полиции после того, как по нему сделали несколько выстрелов. «Не хотел стать похожим на швейцарский сыр», — объяснял он.

Наконец раздался спасительный звук открывающихся замков.

— Добыл, — хрипло объявил Джефферсон.

— Отлично, — сказал Патрик, садясь.

Всю дорогу до гостиницы Джефферсон был счастлив и расслаблен. Вынюхав три пакетика, Патрик понял почему. В этой дряни и впрямь присутствовало немного героина.

Джефферсон и Патрик расстались с искренней теплотой людей, сумевших друг друга использовать. В номере, лежа на кровати с раскинутыми крестом руками, Патрик понял, что, если принять два оставшихся пакетика и включить телевизор, ему, возможно, удастся заснуть. Приняв героин, он мог представить, что обойдется без наркотиков, зато, оказавшись на нуле, думал только о том, как добыть дозу. Просто чтобы убедить себя, что все сегодняшние хлопоты были совершенно напрасными, Патрик решил позвонить Пьеру.

Слушая гудки в трубке, он снова гадал, что уберегает его от самоубийства. Что‑нибудь постыдное, вроде сентиментальности или нарциссизма? Нет. На самом деле это было желание узнать, что произойдет дальше, несмотря на убежденность, что все будет ужасно: читательское любопытство к тому, как развернется сюжет.

— Алло?

— Пьер!

— Кто это?

— Патрик.

— Что тебе надо?

— Можно приехать?

— О’кей Когда?

— Через двадцать минут.

— О’ке.

Патрик ликующе вскинул кулак и выбежал из комнаты.

— Пьер!

— Ça va? (Как дела?) —Пьер поднялся с кожаного офисного кресла.

Желтоватая сухая кожа на тонком носу, высоких скулах и выступающем подбородке казалась натянутой туже обычного. Он пожал Патрику руку, пристально глядя горящими глазами.

Вонь квартиры отозвалась в душе Патрика радостным узнаванием, словно аромат любимой после долгой разлуки. Пятна от опрокинутых кружек кофе темнели на бежевом ковре там же, где и прежде. Патрик улыбнулся знакомым изображениям отрубленных голов, плывущих на кусочках пазла. Эти головы Пьер любовно нарисовал тонкой чернильной ручкой.

— Как же я рад снова тебя видеть! Ты не поверишь, какой кошмар затариваться на улице.

— Ты затаривался на улице! — возмутился Пьер. — Совсем чокнулся!

— Но ты спал.

— И бодяжил водой из‑под крана?

— Да, — виновато сознался Патрик.

— Псих. Идем, я тебе покажу.

Они прошли в узкую грязную кухню. Пьер открыл дверцу большого допотопного холодильника и вынул большую банку с водой.

— Вот вода из‑под крана, — зловеще проговорил Пьер, поднимая банку. — Я оставил ее на месяц, и смотри. — Он показал бурые хлопья на дне. — Ржавчина. Верная смерть! Один мой друг бодяжил водой из‑под крана, ржавчина попала в кровь, и его сердце…

— Пьер рубанул рукой воздух. — Чик! Остановилось.

— Ужасно, — пробормотал Патрик, гадая, когда они перейдут к делу.

— Сама вода с гор, — сказал Пьер, усаживаясь на вращающееся кресло и набирая воду из стакана в завидно тонкий шприц, — но трубы проржавели.

— Мне повезло, что я жив, — неискренне произнес Патрик. — Впредь только из бутылки, обещаю.

— А все чиновники, — продолжал Пьер. — Экономят на трубах. Убили моего друга. Чего ты хочешь? — добавил он, открывая пакетик и уголком бритвенного лезвия отсыпая немного белого порошка в ложку.

— Э… грамм смэка, — небрежно ответил Патрик, — и семь граммов кокса.

— Смэк шестьсот. На кокс дам скидку — по сотне за грамм вместо ста двадцати. Всего тысяча триста долларов. Патрик вытащил из кармана оранжевый конверт, Пьер тем временем досыпал в ложку другого белого порошка и принялся размешивать, хмурясь, как ребенок, изображающий, будто делает бетон.

Девять или десять? Патрик начал отсчитывать по новой. Дойдя до тринадцати, он постучал пачкой по столу, сбивая ее, словно перетасованную колоду карт, и толкнул на Пьерову сторону зеркала, где она красиво раскрылась веером. Пьер перетянул бицепс куском резины и стиснул зубы. Патрик с удовольствием отметил в сгибе его локтя знакомый вулканический конус. Зрачки Пьера на мгновение расширились и тотчас вновь сжались, словно рот морского анемона, поймавшего добычу.

— О’кей, — проговорил он, тщась сделать вид, будто ничего не произошло, хотя сам голос сделался масляным от удовольствия. — Будет тебе, что ты хочешь. — Пьер заново наполнил шприц и выпустил содержимое в другой стакан, где вода была розоватая.

Патрик вытер потные ладони о штаны. Только необходимость провести еще одну хитрую сделку сдерживала его нетерпение, от которого сердце готово было вот‑вот лопнуть.

— У тебя есть лишние шприцы? — спросил он.

Никогда нельзя было угадать, что Пьер ответит на этот вопрос. Цена шприцев скакала в зависимости от того, сколько их у него осталось, и, хотя, получив от Патрика больше тысячи долларов, Пьер обычно шел ему навстречу, оставалась опасность нарваться на возмущенную лекцию о собственной наглости.

— Я дам тебе два, — с непростительной щедростью объявил Пьер.

— Два! — воскликнул Патрик таким тоном, будто мощи средневекового святого помахали ему из‑за стекла.

Пьер достал зеленые весы и отмерил Патрику, сколько тот просил, — каждый грамм кокса в отдельный пакетик, чтобы легче было следить, сколько осталось.

— Как всегда, заботлив и добр, — пробормотал Патрик.

Следом Пьер выложил на пыльное зеркало два бесценных шприца и сказал:

— Я принесу тебе воды.

Может, он положил в спидбол больше героина, чем обычно. Как иначе объяснить столь необычную благожелательность?

— Спасибо! — Патрик торопливо снял пальто и пиджак, закатал рукав.

Черт! Там, где он промахнулся мимо вены у Чилли, на коже чернел бугор. Лучше было не показывать Пьеру следы своей косорукости и спешки. Пьер — человек строгих моральных правил. Патрик опустил рукав, расстегнул золотую запонку на правом запястье и закатал этот рукав. Колоться — единственное, что он одинаково хорошо умел и правой, и левой. Вернулся Пьер с двумя стаканами — полным и пустым — и ложкой.

Патрик развернул один пакетик кокса. На белой бумажке голубой краской было напечатано изображение белого медведя. В отличие от Пьера, Патрик колол кокаин отдельно, а когда напряжение и страх становились невыносимыми, отправлял вслед преторианскую гвардию героина, дабы не допустить поражения и безумия. Он свернул пакетик воронкой и легонько постучал по нему пальцем. Крохотные крупинки порошка заскользили по бумажному желобу в ложку. Не слишком много для первой дозы. Не слишком мало. Нет ничего досадней хилого, разбавленного прихода. Он продолжал сыпать.

— Как ты? — спросил Пьер так быстро, что два слова прозвучали одним.

— Ну, у меня отец позавчера умер, и поэтому… — Патрик не знал, что сказать дальше. Он глянул на пакетик, решительно стукнул пальцем, и на горку в ложке ссыпалась еще струйка. — Так что я сейчас в некоторой растерянности, — заключил он.

— Какой он был, твой отец?

— Он был душка, — нараспев проговорил Патрик. — И у него были такие артистичные руки.

Вода на мгновение помутнела, но порошок тут же растворился, и она вновь стала прозрачной.

— Он мог бы стать премьер‑министром, — добавил Патрик.

— Твой отец занимался политикой? — Пьер сузил глаза.

— Нет, нет. Это что‑то вроде шутки. В его мире — мире чистого воображения — «мог бы стать премьер‑министром» котировалось куда выше, чем «стал премьер‑министром», — второе означало бы вульгарное честолюбие.

Струя из шприца с легким металлическим звоном ударила в край ложки.

— Tu regrettes qu’il est mort? (Ты жалеешь, что он умер?) — спросил Пьер.

— Non, absolument pas, je regrette qu’il ait vécu (Нет, абсолютно нет, я жалею, что он жил).

— Mais sans lui (Но без него), тебя бы не было.

— В таких вопросах нельзя быть эгоистом, — улыбнулся Патрик.

Правая рука была относительно не изуродована. Несколько синяков цвета табачных пятен желтели выше локтя, вокруг «яблочка» главной вены теснились поблекшие розовые следы. Патрик поднял шприц и выпустил из иголки несколько капель. В животе заурчало; его охватило нервное волнение, словно двенадцатилетнего мальчишку, который в темноте кинотеатра впервые обнял девочку за плечи. Он направил иглу в центр скопления уколов и почти безболезненно ввел ее под кожу. Ниточка крови влилась в шприц и заклубилась приватным ядерным грибом, ярко‑ красная в прозрачном растворе. Слава богу, он нашел вену. Сердце стучало, как барабан, задающий темп гребцам на идущей в бой галере. Крепко держа шприц, Патрик медленно вдавил поршень. Словно в пущенной назад кинопленке, кровь вернулась через иглу назад к своему источнику.

Еще не почувствовав эффекта, Патрик уловил упоительный запах кокаина, а через несколько секунд тягучего безумия холодные геометрические цветы распустились повсюду и устлали поверхность внутреннего зрения. Ничто не могло сравниться с этим блаженством. Он неловко потянул поршень, втянув в шприц кровь, и впрыснул ее обратно. Пьяный от наслаждения, задыхаясь от любви, Патрик нагнулся и тяжело положил шприц на зеркало. Надо было промыть иглу, пока кровь не загустела, но прямо сейчас на это не осталось сил, таким сильным был кайф. Звук искажался и усиливался, пока не превратился в рев садящегося самолета.

Патрик откинулся на стуле и закрыл глаза, выпятив губы, словно ребенок, ждущий поцелуя. На лбу уже выступил пот, из подмышек капало каждые несколько секунд, как из испорченного крана. Пьер точно знал, в каком состоянии сейчас Патрик, и строго осуждал этот неуравновешенный подход, а также безответственность, с которой тот оставил шприц непромытым. Он взял шприц и наполнил водой. Патрик, почувствовав движение, открыл глаза и прошептал:

— Спасибо.

— Надо вкалывать смэк одновременно, — укоризненно сказал Пьер, — это медицина.

— Мне нравится приход.

— Но ты вкалываешь слишком много и теряешь контроль.

Патрик сел прямее и пристально глянул на Пьера:

— Я никогда не теряю контроль, я лишь проверяю его границы.

— Чушь, — ответил Пьер.

— Конечно, ты прав, — улыбнулся Патрик. — Но ты знаешь, это как пытаться устоять на краю, — добавил он, взывая к их традиционной солидарности.

— Я знаю, как это, — проскрипел Пьер, сверкая глазами. — Восемь лет я считал себя яйцом, но я сохранял контроль, contrôle total.

— Помню, — примирительно ответил Патрик.

Кайф прошел. Сейчас Патрик был как серфер, которого вынесло из туннеля искристой воды в слабеющий прибой. Мысли разбегались под натиском безграничной тревоги. Лишь несколько минут после укола, а он уже мучительно тосковал по уходящему опасному волнению. Как будто вспышка света растопила его крылья и он падал в море невыносимого отчаяния. Это заставило его взять шприц, промыть окончательно и, несмотря на дрожь в руках, приступить к подготовке следующей дозы.