Вы оба снимались у Ридли Скотта в разных частях «Гладиатора». Можно ли воспринимать «Эддингтон» как современный гладиаторский бой между вашими героями?

Хоакин Феникс: Даже в голову не приходило.

Педро Паскаль: Мне тоже.

ХФ: …Нет.

ПП: [смеются оба] Ответ — нет. Но параллели, кстати, есть. В «Гладиаторе II» мой персонаж был напрямую связан с твоей империей. Там даже были флэшбэки на арену, которые не включили в финальный монтаж…

которые не включили в финальный монтаж…

ХФ: Правда?

ПП: Да, да, да — во время твоей смерти. И во время смерти Максимуса, в финальной части фильма.

ХФ: Серьезно! 

ПП: И лепестки роз… Но всё вырезали. Так что архетипически он был, скажем так, злодеем. А в «Эддингтоне» возникает вопрос: Тед Гарсия вообще злодей? Они очень разные [смеются]. В фильме дуэль между героем Хоакина, Джо, и моим героем, Тедом, на самом деле сильно напоминает противостояние на арене.

Вот именно! Сразу вспоминается сцена с «дистанцией в два метра». Хотя фильм всё же скорее вестерн, и вдохновение идет именно оттуда.

ПП: Да. И я думаю, Ари [Астер] специально выстраивал кадр так, чтобы он выглядел как дуэль. Я ненавижу, когда начинаю умничать о киноязыке — сразу ясно, что я в этом профан.

ХФ: Мы все такие.

ПП: Это двухплановый кадр, широкий… [смеются]. Но выглядит прямо в духе вестерна. Особенно эта сцена — прямо как классическая перестрелка.

Хоакин, шериф Джо — главный герой истории, но он постоянно делает сомнительные вещи. Как вам удавалось погружаться в его состояние, принимая всё больше безрассудных решений?

ХФ: Думаю, без осуждения. Не знаю… Мне кажется, я и все, кого я знаю, делали спорные поступки. Так что для меня важно было подойти к роли искренне, без оценки, попытаться понять личные мотивы Джо. Пойти от внутреннего к внешнему, скажем так.

Большая часть фильма посвящена поиску баланса между тем, как справляться с кризисом и тревогой — личной и коллективной. Что помогает вам успокоиться, когда оказываетесь в стрессовой ситуации?

ХФ: Черт… Знаете, на сегодняшний день, если честно… это такая глупость. У меня нет хорошего ответа. Боже. Я не могу. Ладно… Я постоянно на это попадаюсь. Но сейчас в моменте я хочу ответить искренне. Хотя даже не до конца понимаю, что это значит. Когда я попадаю в стрессовую ситуацию, это делает меня тревожным, и мне хочется отстраниться от происходящего, убедить себя, что я прав, а всё, что вызывает во мне дискомфорт, — ошибочно и даже смешно. Но я всё больше стараюсь отвечать на это с искренностью, вниманием и состраданием — и к себе, и к ситуации.

ПП: Я заметил, особенно летом 2020‑го, в изоляции, когда мои разговоры в FaceTime стали длиннее, что я снова начал больше общаться. Раньше я во многом потерял эту привычку. А ведь в школе, в колледже я всегда был болтуном — вечные разговоры по телефону с друзьями. Потом вдруг годы прошли, и это куда‑то ушло. И вот я стараюсь крепко держаться за это ощущение. Когда я сталкиваюсь с трудностью или тревогой, я стараюсь обращаться к людям. Но в какой‑то момент перестал — и вместо этого зависал в ленте, искал, что посмотреть, как бы отвлечься от того, что я чувствую. А когда дела стали совсем плохи, я вернулся к тому, что всегда было для меня источником комфорта: к общению, дружбе, разговорам, к совместному опыту.

Продолжая эту тему: история фильма разворачивается в очень нервный период в американской истории — в первые месяцы пандемии. Большинство людей, наверное, стараются лишний раз не вспоминать то время. Почему вам было интересно вернуться к нему в кино?

ХФ: Потому что это было нелегко. Потому что это вызов. Иногда нужно идти навстречу тому, что неудобно, и это, пожалуй, лучший способ задуматься. Точно уж нельзя притвориться, что этого не было, или что мы не реагировали именно так, как реагировали. Еще важно было то, что фильм предлагает зрителям снова столкнуться с этим моментом — но в то же время снимает напряжение и дает нам возможность посмеяться. Найти долю юмора в абсурде того времени, прямо в гуще мрака, — это было необходимо. Нужно было, чтобы кто‑то сделал этот шаг.

На красной дорожке вы производите теплое впечатление, а вот ваши герои друг друга ненавидят. В чем секрет? Как удается передать это на экране и при этом оставаться мягкими и дружелюбными вне съемок? 

ХФ: Нет, как раз‑таки в фильме показана правда. А во время пресс‑туров мы играем.

ПП: Именно. [Оба смеются] Вот сейчас, когда камеры выключены… Раз уж вспомнили «Гладиатора»: я специально подошел к телефону поближе, чтобы вы меня слышали, но вообще у меня тут щит и электрошокер. Если он приблизится — он знает, чем это кончится. Я его хорошенько поджарю! [Оба смеются]

ХФ: А какой был вопрос?

ПП: Как мы ладим. Смотрите: Хоакин — потрясающий актер и отличный партнер по сцене. У меня бывало, что с человеком нет никакой химии в жизни, но у него огромное мастерство. И когда у вас есть текст и вы выходите на площадку, оно работает — просто потому что вы партнеры в кадре. В очень‑очень‑очень простом смысле Хоакин — невероятный партнер по сцене, и этим всё сказано. Он меня не любит. [Оба смеются]

ХФ: Всё как в жизни. Если разобрать ситуацию, а мой герой Джо в «Эддингтоне» сам бы так это не сформулировал, то Джо на самом деле не ненавидит Теда. Он просто не знает его. Он составил мнение о Теде по слухам и домыслам. Да, они оба выросли в этом городке, у них общая история, наверное, учились в одной школе, и семья Теда всегда была заметной. Но Джо никогда по‑настоящему не садился с ним и не говорил: «Как ты?»

На деле Джо злится на собственную боль, на то, что недоволен своей жизнью. Его злость — от ощущения, что он не управляет своей судьбой. А Тед становится просто мишенью этой злости. И, думаю, это знакомо каждому: мы все хоть раз чувствовали неудовлетворенность, бессилие, буксовали. И нередко направляли это на людей, которые вовсе не заслужили. Для меня всё было в том, чтобы понять: чего Джо хочет, почему он этого не получает, и как это чувство разочарования и злости выплескивается наружу.

Наверное, лучшая сцена в фильме — когда соседи жалуются на шум у Теда дома, приезжает Джо, и всё заканчивается тем, что Тед отвешивает Джо пощечину. Расскажите, как снимали этот эпизод. 

ПП: Можно честно?

ХФ: Конечно!

ПП: Мне было жутко некомфортно бить Хоакина. Я даже пытался встать в позу… [Оба смеются] Пошел к постановщику трюков и сказал: «Я не хочу никого лупить». Потом начались съемки, я попробовал сымитировать удар, а Хоакин сказал: «Ты должен ударить по‑настоящему». И между дублями у нас был какой‑то сюрреалистичный обмен: 

— Не вышло.
— Надо ударить.
— Правда?
— Да.

«Мотор!» — и я влепил ему по полной.

ХФ: И ему понравилось!

ПП: Да ничего подобного! Не понравилось. Понравилось другое: что Хоакин оказался прав, что он так быстро донес мысль, и я так же быстро это понял. Это и была работа с партнером. Такое чувство, будто мы знакомы много лет и работаем вместе давно, хотя это были всего лишь первые дни нашего общения. И вот это мне понравилось. Но сам момент для меня был тяжелым. Думаю, ирония в том, что мне было сложнее, чем ему. Ударить человека — это неприятно. Многие, конечно, поспорят. Я бы с радостью разбил стул, но человека бить не хочу. Это действительно было тяжело. Очень тяжело.

Хоакин, а для вас это как было?

ПП: Он такой: «Только не бей меня», — и я зарядил ему со всей силы.

ХФ: Ну нет… Смысл в том, что это было важно. Изначально сцена выглядела как две страницы текста — герои долго разговаривали. Но когда мы обсуждали ее с Ари, стало понятно: они уже сказали друг другу всё, что могли. Дальше спорить бессмысленно. Наступает момент, когда нужно перейти на импульсивные, «пещерные» реакции. Хватит объяснений. Поэтому я понимал: эта пощечина должна быть заряженной. К тому же это была съемка одним дублем.

ПП: Точно, одним дублем! [Оба смеются]

ХФ: Там было много технических нюансов. Сцена ведь начинается с того, что я подъезжаю на машине.

ПП: Да, ты выезжаешь с дороги.

ХФ: Потом выходишь, идешь по двору. И всё это время у меня — как у героя и как у актера — нарастает предвкушение, ведущее к этому моменту. И при этом важно, чтобы сама пощечина выглядела как удар грома, чтобы в ней была энергия. Это было очень важно.