«Я чувствую себя очень далеким от сериала и совершенно далеким от Кендалла», — признается Джереми Стронг.

Удивительно слышать это от актера, которого даже коллеги критиковали за слишком серьезное погружение в сериал и его героя. Теперь, когда «Наследники», один из главных сериалов последних лет, закончились, Стронг называет критику в свой адрес «белым шумом».

Кендалл Рой повержен, но Джереми Стронг смотрит в будущее, пусть и пессимистично. Издание Deadline обсудило с актером конец его персонажа, гениальность создателя «Наследников» и забастовку сценаристов.

— Теперь, когда сериал закончился, — кем приходился Кендалл Рой Джереми Стронгу?

Он — это я, а я — это он. Мне трудно избавиться от этого ощущения или посмотреть на Кендалла по‑другому. Он — воплощение всех неудачных попыток, всех осечек вкупе с отчаянным желанием добиться. Трагедия амбиций катастрофических масштабов. Кажется, я уже когда‑то упоминал, что шоу можно было назвать «Неизбежная гибель Кендалла Роя».

— Почему?

Я всё время пытался заставить его держать голову над водой, но подводные течения были сильнее. Его предыстория — моя история. У меня был определенный свод законов, своя библия, свое расписание, на которое я опирался эти семь лет, работая над сериалом.

За ними пришло и собственное понимание: судьба Кендалла была предрешена в семь лет, в тот момент, когда отец усадил его за стол в Candy Kitchen в Бриджхэмптоне и пообещал, что однажды тот займет пост гендиректора. Его приговор был вынесен еще в детстве.

— Очевидно, компания ему не достается, и это, скорее всего, лучший исход — по крайней мере, для акционеров…

Я считаю, он должен был попасть туда, куда стремился. Я искренне верю, что у него было всё необходимое, чтобы взять компанию под свое руководство.

— Кстати, об этом, — как Джесси [Армстронг] сообщил вам о концовке?

Мы с Джесси почти не обсуждали финал, я примерно знал, к чему всё идет. На следующий день после прочитки сценария я попросил о встрече с Джесси и Марком и сказал: «Я думаю, мне нужно попытаться убить себя в конце. Я не вижу других опций для Кендалла».

— Да, очевидно. Я знаю, что вы сняли сцену, где в конце он на самом деле перелезает через забор в воду. Помимо того, что это финал сериала, чем это поражение отличалось для Кендалла от других?

Мы постоянно наблюдали за тем, как он пытается, проигрывает, а потом поднимается и пытается снова. До этого ему всегда удавалось подняться на ноги. Но не в этот раз, потому что он потерял всё: детей, брак, любовь, отца, брата и сестру, а главное — единственную вещь, которую он когда‑либо желал. Та работа, та позиция была смыслом его жизни. Это потеря, после которой ничего больше нет, люди после такого не могут оправиться. У него больше нет души.

— Сейчас, когда съемка финала позади, шоу закончилось и вы уже видели реакцию зрителей, есть ли у вас понимание, почему «Наследники» стали столь успешны?

Это совокупность факторов, не так ли? Джесси написал для The Guardian статью, где упоминал, что читка пилота сериала проходила в день, когда Дональда Трампа избрали президентом — такое историческое совпадение. Потом, конечно, мы в реальном времени наблюдали за ростом популизма, покупкой «Диснеем» компании «Фокс», титаническими изменениями в киноиндустрии и технологиях. Сериалу удалось пройтись по всем темам, которые волнуют человечество в последние годы.

Но я не думаю, что это ответ на ваш вопрос.

— Нет?

Нет. Ответ сейчас в забастовке сценаристов. Секрет успеха — это сценарий, сценарий Джесси Армстронга. Его глубокая проницательность и способность воплотить в сатире хронику нашего времени болезненным, трагическим, абсурдным образом.

Секрет успеха и в глубине этих персонажей. Я думаю, люди видят и ценят самоотверженную, честную актерскую работу, которую мы проделывали. Это шоу дало нам всем шанс воплотить самые невероятные стороны жизни. Но я плохо репрезентирую сериал, потому что слишком погрузился в него. Мне трудно смотреть на него со стороны.

— В каком смысле — с точки зрения изображения или описания?

В том смысле что сейчас я будто смотрю на кого‑то другого, если я до конца честен. Когда я был внутри сериала, он меня поглощал — это единственное описание, которое я могу подобрать. Это единственное на свете, что имело значение. Когда закончились съемки — 1 марта на Барбадосе в час ночи, закрылась эта дверь моей жизни. По большей части я больше не имею к этому отношения.

— Прям совсем?

Тут играет роль кумулятивная сила работы над персонажем на протяжении нескольких лет — раньше я никогда не проводил со своими героями столько времени. Но сейчас я действительно чувствую себя очень далеким от сериала и совершенно далеким от Кендалла.

Мне представилась возможность побыть первой скрипкой в симфонии Малера, но как только отгремели последние ноты, я переодеваюсь и ухожу. Я не писал эту партитуру, мне просто нужно было настроить инструмент и выучить партию. Когда я прихожу домой, музыка звучит во мне, она до сих пор со мной, но я ее больше не играю.

— Тяжело ли вам сейчас из‑за этого смотреть сериал?

Мне всегда тяжело смотреть свои работы. В конечном счете, ты просто актер, ты приходишь на площадку, и получается то, что получается. Это серия несовершенных попыток угнаться за правдой.

— Вы уже упомянули забастовку сценаристов: как вы относитесь к происходящему, к тому, что студии не хотят заключать сделку со сценаристами?

Я перефразирую Линкольна: индустрия, которая не уважает своих писателей, долго не протянет. Chat GPT не написал бы «Наследников», «Китайский квартал» или «Крестного отца» и никогда не напишет.

Если мы не обеспечим инфраструктуру для поддержки и зарождения нового поколения писателей‑мыслителей, которые способны работать над глубокими темами, как Джесси, как Аарон Соркин, Эрик Рот и Эми Херцог, то всё придет в упадок. А в нашей культуре упадок — последняя стадия перед крахом.

— Как работа над «Наследниками» вас изменила?

Я совсем другой актер, нежели семь лет назад. Работа над «Наследниками» заставила меня множество раз пройти сквозь огонь и столкнуться с вещами, которые я раньше считал своими лимитами — и пересечь эти лимиты. Это действительно стало испытанием для меня как артиста и, возможно, научило тому, что мы понятия не имеем, на что самом деле способны.

— Ваш метод работы в течение всего этого периода был как минимум под пристальным вниманием и подвергался критике — даже критике со стороны Брайана Кокса, который хвалил вас, но при этом скептически отзывался о вашем иммерсивном подходе к делу, если сформулировать это вежливо. Как вы сейчас относитесь к этой критике?

Отвечу так: для меня то, что происходит на рабочем месте и на съемочной площадке, является священным и должно оберегаться и защищаться. Включая то, что люди думают о том, как ты работаешь, и в целом то, как ты работаешь. В некоторым смысле «не говори о Бойцовском клубе».

Добавлю, что считаю Брайана блестящим актером. Я рад, что у него сейчас такой период в карьере, и работать с ним было одной из величайших привилегий моей жизни.

— Выглядит так, будто вы воспринимали это как «белый шум»?

Суть в том, что ты учишь свои реплики и по максимуму готовишься. Потому происходит некая магия, а всё остальное — собачья чушь, понимаешь? Я, наверное, не сильно отличаюсь от Брайана, а он не сильно отличается от меня. Мы все пытаемся докопаться до истины, и что бы из этого ни вышло, это заслуживает уважения. Сложно критиковать результаты работы, которую он выполняет, и я не думаю, что он бы стал критиковать результаты работы, которую выполняю я.

— Звучит сложно, но одновременно и просто…

Да, это достаточно сложно. Я работаю так, как работаю, других способов у меня нет. Я работаю лишь на то, чтобы подать материал как можно лучше. Что касается «белого шума» — да. В наше время мы больше рассуждаем о том, сколько скипидара и льняного масла смешивает этот художник и в какой руке он держит сигарету, и меньше о том, что за картина получается. Так что весь этот разговор я бы предпочел оставить в покое. Важна только картина.