Знакомство с героем

«Моя цель сегодня — рассказать вам обо всём, чем я являюсь».

Такое редко услышишь в интервью. Еще реже это сказано всерьез — и прочувствовано. Но с Эспозито иначе не бывает. Прямая, честная, без прикрас манера общения — это часть его натуры.

Долгие годы он был тем самым надежным колоритным актером, который украшает любой проект — как только появляется в кадре. Его ранние роли в культовых фильмах вроде «Делай как надо!», «Подозрительные лица» и «Малкольм Икс» сразу показали: перед нами безграничный талант. Но настоящий прорыв случился, когда он сыграл хладнокровного наркобарона Густаво Фринга в шедевре Винса Гиллигана «Во все тяжкие» (а позже и в «Лучше звоните Солу»). Эта работа резко изменила траекторию его карьеры, принесла заслуженное признание и положила начало целому ряду образов сложных, изящных и грозных антагонистов — от «Мандалорца» до «Пацанов», от «Пэриша» до «Капитана Америка: Новый мир».

В жизни Эспозито куда менее суров, чем его экранные герои. За время нашей беседы он мастерски изобразил Спайка Ли, Лоуренса Фишберна и Энтони Хопкинса, пару раз прочитал реплики «в образе» и поделился многими откровениями — и о профессии, и о себе. За почти полвека в кино он имеет полное право быть уверенным в себе. А на фоне выхода мемуаров он готов делиться «и хорошим, и плохим, и некрасивым, и предательским» из своей уникальной биографии.

Спайк Ли зовет вас G‑Money. Откуда это прозвище?

Когда мы снимали «Делай как надо!», Спайк предложил мне определенный гонорар. Я был готов согласиться, пока не узнал, что другим актерам платят больше. Я набрался смелости и сказал: «Спайк, да брось ты. Так не пойдет». Он рассмеялся, мы немного поспорили. Потом он вернулся и сказал: «Я тебе добавил». — «Откуда взял?» — спрашиваю. Он: «Из заначки сестры!» Я: «Да ладно!» А он: «Всё норм!» — и тут же: «G‑Money!» Так и прицепилось. Для меня это был знак большого уважения, и мы еще сильнее сблизились. Спайк многому меня научил, он блестящий бизнесмен, делает всё с грацией и стилем. Именно тогда я понял: мое умение — ценно.

До этого он пригласил вас в «Школьные годы чудесные». Он видел вас на Бродвее в спектакле Zooman And The Sign («Зуман и знак», 1980). Это был очень ранний этап вашей карьеры. Чему вас научило это творческое партнерство?

Оно дало мне уверенность. Научило быть смелым и создавать. У Спайка было свое видение. Когда я мог к нему подсесть и сказать: «У меня есть идеи» — и поделиться ими, он уважал это и учитывал при работе над сценарием. Возможность делать то, в чем я был уверен, была для меня настоящим подарком. Это придавало сил.

Он создавал образы афроамериканцев, которых раньше в кино просто не существовало. Это были полноценные персонажи с широкой палитрой эмоций: от стыда за цвет своей кожи до гордости за него, от презрения к темнокожим… «Школьные годы чудесные» как раз об этом. И фильм позволил мне прикоснуться к этому, прожить те чувства, которые я испытывал, когда приехал в эту страну — будучи наполовину итальянцем, наполовину черным, мулатом. Спайк открыл мне глаза, чтобы я понял не только свое афроамериканское наследие, научившись уважать его и дорожить им, но и принять свою многорасовую идентичность.

В фильме «Школьные годы чудесные» вы работали с Лоуренсом Фишберном. В 80‑е вы жили вместе. Но тогда он еще был «Ларри»…

Скажу сразу: если увидите Лоуренса сегодня, не вздумайте называть его Ларри!

Принято! Вы были двумя чернокожими мужчинами в Голливуде, которые пытались пробиться в кино. Какими были те годы?

Лоуренс и я как братья. Мы недавно снова работали вместе — в «Мегалополисе» Фрэнсиса Форда Копполы. Но те ранние годы были тяжелыми. Это были годы борьбы. Он искал работу, я искал работу. Мы познакомились, кажется, на пробах фильма «Воины» (1979). Он тогда жил на Вайн‑стрит в Лос‑Анджелесе — очень неблагополучный район в те времена. Пытался обустроить недостроенный чердак. Идея была в том, что мы сможем разделить жилье и довести его до ума.

У нас буквально не было двери — вход был забит досками. Мы забирались внутрь по импровизированным ступенькам и балкам через окно. У нас не было даже туалета. Мы справляли нужду в белые ведра и выбрасывали содержимое из окна. Это был полный бардак, при этом мы оба пытались найти работу. Мы очень близки, но те годы были тяжелыми еще и потому, что мы ходили на одни и те же пробы. Но мы никогда не завидовали друг другу. Мы могли прийти на кастинг для одной и той же роли, но понимали: если эта роль для меня — я ее получу, если для него — значит, он. С годами наша дружба становилась крепче, а отношение к работе серьезнее.

После нескольких фильмов со Спайком и другими независимыми режиссерами у вас был период в начале нулевых, когда дела шли неважно. Что вы тогда чувствовали по отношению к работе? Влияла ли личная жизнь на ваши карьерные решения?

В то время, еще до «Во все тяжкие» [в 2009‑м], я был банкротом. У нас уже было двое детей, и мы ждали третьего. Я хватался за всё, что только предлагали — я был в отчаянии. Я тогда был женат, и моя бывшая жена говорила: «Не соглашайся на проекты, которые тебя скомпрометируют, ни по какой причине, даже несмотря на то, что мы в таком положении». Это был очень тяжелый момент. Я даже думал о том, чтобы свести счеты с жизнью: отец моей жены работал в страховой компании, у нее была страховка на меня. В какой‑то момент мне казалось, что у меня просто нет шанса выжить. Но у меня были дети, которым я хотел оставить после себя хоть какую‑то опору. А если я не мог обеспечивать их, потому что не мог найти работу, это становилось огромной проблемой.

Что стало переломным моментом? 

Эти ужасные мысли крутились в голове, пока сосед не дал мне книгу «Кто забрал мой сыр?». И я снова вернулся к своей внутренней воинственной части, к тому, что мы, мужчины, обязаны делать: женщины дома воспитывают детей, а мужчины — охотники и добытчики, которые снова и снова должны изобретать себя заново, чтобы найти этот сыр. Это книга про маленькую мышь, и я думал: «Зачем он мне ее дал? У меня депрессия. Мне нужна терапия, мне нужна работа». Но я прочитал ее и понял, в чем посыл. Это оказалось книгой про психическое здоровье. Книга научила меня заново выстраивать свою жизнь и понимать, кто я есть. Она разожгла во мне огонь. Точнее, огонь там уже был, но книга дала мне надежду.

А потом появились «Во все тяжкие». Даже получив эту возможность, я решил относиться к ней так, будто я самый богатый человек на свете, — я не соглашался на что‑то из страха или отчаяния. Сначала это было камео. И еще до того, как я вышел из самолета после съемок, мне позвонили: «Сделаете еще одну серию?» Я понимал, что жить на камео невозможно, и сказал себе: «Я больше не беру такие работы. Там ни денег нормальных, ни места для настоящей актерской глубины». Но я согласился и снялся еще в одном эпизоде. А потом мне предложили контракт — именно то, что мне было отчаянно нужно. Но платить должны были только в следующем сезоне. И я ответил: «Я не могу принять это сейчас. Я готов, но если подпишу бумагу, то буду связан шесть‑восемь месяцев, а мне нужно работать прямо сейчас. Вернитесь ко мне, когда начнете писать новый сезон, и если всё еще захотите заключить контракт, я подумаю».

Что вы тогда чувствовали?

Это было одно из самых смелых решений в моей жизни. Между делом я подрабатывал, и они действительно вернулись, а потом я получил желаемый контракт — лучше, чем тот, на который пришлось бы согласиться из отчаяния. Это изменило мою жизнь.

Я тогда и представить не мог, как этот опыт полностью изменит траекторию моей карьеры. Когда я пришел в третий сезон, я думал только о том, чтобы создать персонажа, которого никто раньше не видел. Всё рождалось в разговорах с Винсом Гиллиганом. Они предложили контракт, а я ответил: «Можно поговорить с автором?»

Какими были ваши первые разговоры с Винсом?

Я хотел узнать, каким он видит персонажа, и дать ему понять, что я не хочу играть «злодея недели». Мне нужны были персонажи с глубиной, со временем и вниманием к деталям. Я сказал ему: «У вас уже были злодеи недели, и это работало. Но сейчас вам нужен настоящий антагонист. Тот, кто сможет противостоять Уолтеру Уайту и сохранить при этом глубину драматургии. Таких вы еще не видели». И Винс поддержал меня.

Я начал превращать наши разговоры из обмена идеями в настоящее исполнение — играть между строк, чтобы зритель это чувствовал. Всё то, что читалось в моих глазах и ощущалось в сердце, было заметно. И из серии в серию сценаристы стали добавлять то, что видели во мне. Это было настоящим воплощением великолепного сотрудничества. Переломный момент наступил, когда Винс сел напротив и сказал: «Знаешь, персонажа создал ты…» Я ответил: «Винс, его написал ты». А он: «Нет‑нет, именно ты его создал». Я сказал: «Не без вдохновения». Бог благословил меня умением чувствовать нюансы и тонкости, уважать написанное и поднимать его на новый уровень.

С учетом успеха «Во все тяжкие», чувствовали ли вы, что это своего рода реабилитация? Вы поставили на себя — и выиграли.

У меня нет времени на «реабилитацию». Нет времени растворяться в ощущении триумфа и успеха. Потому что я работаю как сумасшедший! Да, удовлетворение приходит от того, что я могу каждый день быть на съемочной площадке. Вот позавчера я был в Солт‑Лейк‑Сити, снимался в фильме. И прямо посреди сцены я поймал себя на мысли: «Черт, я каждый день работаю в новом месте, я чувствую, как оживает персонаж». Вот это и есть настоящая победа.

Бывало, я параллельно снимался и в «Дорогие белые», и в «Крестном отце Гарлема», и в «Пацанах». Поэтому у меня не было времени оглядываться назад и думать: «А ведь я снова играю Густаво». «Во все тяжкие» прогремели так, что меня начали звать Гасом прямо на улице. А теперь люди подходят и называют легендой. Я не знаю, как на это реагировать. Думаю, всё потому, что есть целая плеяда персонажей, которых я создал и которые застревают у зрителя в памяти. А ведь именно этого я всегда и хотел. Поэтому я не против, если меня называют Гасом или Моффом Гидеоном из «Мандалорца», образ которого тоже было невероятно интересно воплощать.

А как Мофф перекликался с тем, через что вы прошли? Что вам было интересно в нем исследовать?

Я дружил с Джеймсом Эрлом Джонсом; он вдохновлял меня всю карьеру. Моими наставниками были Джимми Джонс, Гарри Белафонте, Сидни Пуатье — актеры, в которых я хотел вселиться, вобрать их силу, радость, интеллект. Я сказал себе: «У меня должен быть плащ». И я получил плащ.

Для меня Мофф Гидеон — это мальчик, у которого никогда не было власти. Его всегда спрашивали про цвет кожи: «Ты белый? Ты черный? У тебя вьющиеся волосы?» И вдруг он становится фигурой, которая для меня символизировала настоящую силу. Не только физическую, но и силу ума. (голосом Моффа Гидеона) «Представь, что я знаю всё». Кто так говорит? Эта манера речи. Всё, что я смог в нем создать, дало мне возможность управлять хаосом вокруг.

Когда мы увидим его снова?

Не знаю. Грядет большой фильм, который сосредоточен на Мандо и Малыше. Не могу сказать, что речь именно о нем. Но я очень надеюсь снова вернуться во франшизу, потому что история Моффа Гидеона еще не закончена.

Мофф Гидеон, Густаво Фринг, Стэн Эдгар из «Пацанов» — все они в какой‑то степени одержимы контролем. Это то, что вас привлекает, когда вы выбираете персонажей? Замечали ли вы эту общую черту?

Мне кажется, персонажи, которых я играю, должны чем‑то пожертвовать, чтобы стать лидером. Забавно, что вы задали этот вопрос, потому что я понял: на самом деле я не могу контролировать ничего, кроме того, как вижу и чувствую, как реагирую. Я больше не хочу быть тем, кто реагирует только в негативном ключе. Я хочу реагировать с добротой, достоинством и мягкостью — я не хочу срываться. У меня очень страстный характер. Так что в некотором смысле некоторые из тех персонажей, которых вы называете «одержимыми контролем», пытаются прежде всего контролировать себя и мир вокруг, потому что понимают: на самом деле мало что находится в их власти. Но чем больше им удается контролировать, тем комфортнее они себя чувствуют. У каждого из упомянутых персонажей есть кусочек этого.

Вы недавно присоединились к киновселенной Marvel в «Капитан Америка: Новый мир». Вы были на связи с Marvel почти десять лет. Что в Сете Волкере побудило вас сыграть его?

Фильм сначала должен был выйти в марте 2024 года, но потом решили внести изменения. Я разговаривал по телефону с продюсером Нейтом Муром, который подготавливал меня к роли персонажа по имени Кинг‑Кобра, и мне это очень нравилось, потому что когда я гуляю по району и афроамериканцы спрашивают: «Как дела, Кинг?» — мне приятно. Они называют меня «Кинг», детка! Для меня это высшая честь. Но оказалось, что в мире Marvel уже есть несколько «королей», и история была связана со «Змеиным обществом» — они вернулись к комиксам, чтобы всё осмыслить. Нейт сказал: «Мы можем наделить тебя всеми свойствами Кинга, но считаем, что лучше сделать его Сайдвиндером».

И речь шла о создании героя очень приземленного, в духе наемника. Им хотелось «приземлить» фильм, когда они вернулись к дополнительным съемкам, и их внимание переключилось на этого второстепенного персонажа. Для меня это было вихрем — я собрался, вошел в роль и сделал это. И я надеюсь задержаться в этой вселенной подольше.

В «Электрическом штате» вы тоже приносите человечность, играя маршалла Брэдбери, он же Мясник. Ваши злодеи всегда сложнее, чем кажутся на первый взгляд.

В Брэдбери я увидел человека, который знал мир политики и войны, но оставил всё это позади. Он растил свой сад, наслаждался покоем, заслуженной пенсией. Он сделал свое дело, он был в этом хорош. А потом его снова позвали в строй, и он оказался обманут влиятельным ученым (герой Стэнли Туччи), который отправил его на поиски беглого робота.

Для меня важна меритократия — стремление быть лучшим в том, что делаешь, с любовью, пониманием и достоинством. Мясник — лучший в своем деле. Моя работа — это моя жизнь. Это моя работа, но она не определяет меня целиком — у меня есть жизнь за ее пределами. Но если я делаю свое дело на том уровне, на котором хочу продолжать работать, это добавляет глубины персонажу. Поэтому Мясник, маршалл Брэдбери, для меня особенный персонаж.

В 2019‑м вы сказали: «Я бы бился до смерти, чтобы сыграть Ганнибала Лектера». Это по‑прежнему так? Удалось ли обсудить это с Энтони Хопкинсом, когда вы появились в «Мире Дикого Запада»?

Энтони Хопкинс — мой кумир. Мы напрямую не работали вместе на «Мире Дикого Запада». Когда его спросили в интервью, кто мог бы снова сыграть Лектера, он, не раздумывая, сказал: «Джанкарло Эспозито», потому что он был и остается большим поклонником «Во все тяжкие», и в моей работе он увидел способность сыграть Лектера так, как он бы одобрил.

Однажды, когда я собирался на площадку, постучали в дверь. Я открыл — и там сэр Энтони Хопкинс, кланяющийся мне. Я поднял взгляд, увидел его сияющие глаза, взял его за руку и сказал: «Заходите». Мы говорили в моем трейлере больше часа — об искусстве, человечности, актерстве, медитации и многом другом. Это ошеломило меня. Мы почти не говорили о Ганнибале Лектере. Это была встреча двух стихий. И я никогда не забуду тонкости этого разговора, потому что мне показалось, что я встретил человека, которого знаю всю свою жизнь. Еще один человек, посвятивший всю жизнь любимому делу, которое он никогда не бросит — он творец. Это был прекрасный момент.

Что еще вам хотелось бы попробовать, чего раньше не доводилось?

Я бы снялся в романтической комедии. Потому что, несмотря на серьезные вопросы, я легкий на подъем и у меня отличное чувство юмора! Я уже играл в комедии «Нечего терять» (1997), и, на мой взгляд, получилось здорово. Но я хочу большего. Хочу сыграть мужчину определенного возраста, который ищет любовь. Я зрелый, разведенный, у меня четыре дочки, и они — как настоящие детективы: внимательно присматриваются ко всем, кто появляется рядом, потому что хотят мне только лучшего. В этом тоже есть своя история.

Вы готовитесь к выходу мемуаров. Как вам дался процесс написания? Почему именно сейчас вы решили поразмышлять о своем пути?

Это было и прекрасно, и болезненно. Пришлось пройти снова через детство, карьеру, всю свою жизнь и рассказать правду о том, как я оказался здесь и чего хочу дальше. Для меня это стало очищением. Я понял, что сейчас самое время, потому что я стал честнее в том, кто я есть на самом деле.

В молодости я аккуратно обходился с фактом того, что я наполовину афроамериканец и наполовину итальянец. Я выбирал, как и с кем об этом говорить. Через актерство я нашел способ рассказать, кто я есть на самом деле. Раньше я почти не делился болью: развод родителей, опыт с запрещенными веществами и алкоголем, ксенофобия в школе — всё это нанесло мне глубокую травму. Я пытался ее заглушить, оттолкнуть от себя. И только на сцене чувствовал себя по‑настоящему свободным — когда начал вкладывать в роль всего себя. Тогда пришло понимание: моя главная задача — признать всё это и отпустить. Ведь ты болен ровно настолько, насколько крепко держишься за свои тайны. Если скрываешь, кто ты есть, тебя никогда по‑настоящему не увидят. 

Сегодня моя семья — это не только родители, но и мои дочери, бывшая жена, моя команда. А еще и зрители. Кто‑то знает меня как Гаса Фринга, кто‑то как Моффа Гидеона или Стэна Эдгара. Это нормально. Но сейчас я на том этапе, когда могу быть честным до конца.

Поняв, что я уже не тот, что вчера, и это нормально, я могу быть искренним и с собой, и, например, с вами. Зачем? Потому что в мире много людей, которым нужно увидеть пример того, как можно пройти через травму и боль, найти силы и не остановиться. Сегодня в мире нам не хватает надежды. Если я смогу стать для кого‑то зеркалом и показать, что надежда есть, — значит, я сделал что‑то важное.