О разных фильмах и сериалах регулярно говорят, что это чистое безумие, — часто даже о тех, которые такой лестной характеристики не заслуживают. Зато гордое звание искреннего, небывалого, сумасшедшего режиссера уж точно застолбил для себя испанец Алекс де ла Иглесиа. Лауреат «Серебряного льва» Венецианского фестиваля за фильм «Печальная баллада для трубы», неоднократный участник прочих смотров (к примеру, его предыдущий фильм «Дикая история» показывали на Берлинале) снимает всегда что‑то очень особенное и вот теперь сделал для европейского подразделения канала HBO длинный околорелигиозный хоррор‑сериал «30 сребреников», в котором концентрация жутких и увлекательных событий небывало высока.

В интервью для Амедиатеки Алекс рассказал о своем отношении к Иуде, который появляется в «30 сребрениках» как персонаж, других испанских сериалах и своей нежной дружбе с Гильермо дель Торо.

— Для начала: вы раньше снимали полные метры, и «30 сребреников» это ваш первый сериал. В чем для вас разница?

Вообще, снимать сериал — это как будто делать одновременно пять полнометражных фильмов. Я хочу сделать все по максимуму, все и сразу, потому что люблю свою работу. Не хотелось отдавать режиссировать кому‑то еще отдельные эпизоды, снял все сам — восемь эпизодов. Я в этом смысле очень гордый. 27 недель съемок — после них я оказался просто уничтожен, физически изможден, в конце и вовсе заболел. Но в то же время я как ребенок получал от этого много удовольствия, было нелегко, но очень хорошо. Это все технические вопросы.

Если говорить об эмоциях, которые должна вызывать сериальная история, — это совсем другой разговор. Сюжетные арки и мотивации персонажей в сериалах совершенно иные. Если в фильме можно показать персонажа лишь частично, то в сериале есть время, чтобы развивать всякие мотивы. На ТВ можно делать длинные сцены, в кино это невозможно. К примеру, в «30 сребрениках» есть момент, мне кажется, в четвертом эпизоде, когда персонажи разговаривают в тюрьме, это где‑то 15 минут диалога. Если бы мы укоротили, вся сцена бы испортилась. В сериале это возможно.

Подытожу: полнометражный фильм — это удар в лицо, сериал — это продолжительная драка со зрителем.

— Не буду много расспрашивать о сюжете, потому что это спойлеры, но вот что интересно. Иуду как персонажа редко используют в хоррорах. Что вас заинтересовало в этой библейской фигуре?

Моя идея в том, что в Иуде сокрыто что‑то большее. Он, возможно, самый важный персонаж Библии, во всяком случае, в сюжетной арке Христа. Он плохой парень, реально плохой, близкий по величию к Иисусу, но предатель. Быть человеком, которому доверяет Христос, — это мощно. Но внезапно ты сдаешь Иисуса римлянам. Это худшая вещь на свете. И ты читаешь это, понимая, что есть как хорошие люди, так и плохие.

Мы просто думаем об этом. Мы — это в смысле я и Борхес. У Борхеса был рассказ «Три версии предательства Иуды». Там писатель разбирает личную историю самого Иуды. В Библии в целом то же самое рассказывается: Христос собрал своих и сказал Иуде: ты меня предашь. Вот что мы о нем знаем — ему было предначертано сдать Иисуса римлянам. И ты вдруг начинаешь думать: если и хорошие, и плохие вещи нужны Богу, то что вообще с этим миром не так? По факту и добро, и зло — это одно и то же. Тебе говорят в Библии: в мире есть люди, которыми натурально управляет дьявол. Но также ты осознаешь, что Бог рассказывает миру историю, и все в ней — персонажи, которые просто играют свою роль. Так что и Иуда не просто злодей, он просто выполнял предначертанное.

И я превратил все эти размышления в сюжет сериала «30 сребреников». И я очень горжусь этим, потому что об этом я немало думаю. И зрители, полагаю, тоже. Пожалуйста, вслушайтесь в слова отца Вергары в третьем эпизоде, это очень важно для понимания всего сериала.

— Насколько для вас тяжело было снимать такой неоднозначный сериал о религии?

И легко, и сложно было. К этой теме у каждого свое отношение, для каждого вера или неверие — это кое‑что важное. Чтобы снимать о религии, нужно быть верующим. Нельзя критиковать это так, словно ты чужак. Я католик, так что знаю, о чем говорю, когда рассказываю об Иуде и Библии. Я прочитал множество манускриптов специально перед работой над «30 сребрениками», изучил вопрос, так что для меня было нетрудно снять этот сериал. И я очень уважаю идеи христианской веры, а вот к религии у меня есть вопрос, я ставлю церковь как институцию под сомнение.

— Я слежу за вашими работами много лет, у вас, конечно, уникальные фильмы, от «Печальной баллады для трубы» до «Дикой истории». Как бы вы описали свой стиль?

Понятия не имею, как это сделать. Почему вот вы такой человек или почему я такой? Я правда не знаю. Что я точно знаю — я все время стараюсь не быть собой. Я создаю разные произведения и в них пытаюсь избежать своей внутренней сущности, изолировать свою душу и удивлять себя фильмами, которые снимаю. Вот представьте себе, вы сделали фильм (что само по себе довольно удивительно), и вы говорите себе — ок, давай снимем второй и поправим все те ошибки, что были в первом, расскажем о чем‑то совершенно ином в плане юмора, или эмоций, или экшена, или сюжета.

Все мои фильмы — это попытка сделать что‑то другое, не отличное от того, что снимают во всем мире, но отличное от того, что я делал раньше. Так что я пытаюсь совершенствоваться, убегать от себя и расти над собой — и все это оказывается совершенно невозможным. Я всегда с собой на съемки беру себя — и поэтому схожу с ума, порчу себе нервы и пытаюсь познавать свою сущность снова и снова.

Люди говорят мне о моем стиле, а я утверждаю, что это болезнь. В моей голове есть разные мысли, я пытаюсь их не думать, но это кажется невозможным. В случае сериала «30 сребреников» я пытался сделать что‑то серьезное, оглядывался на свой же фильм «День зверя» (1995). И мне говорят — как же смешно, люблю твой черный юмор. И я был реально напуган этим мнением, я хотел сказать — эй, это не комедия. Это что‑то настоящее, это что‑то глубокое об Испании и об остальном мире, о городских жителях или кое о чем еще.

В какой‑то момент, когда мы вместе с моим соавтором Хорхе Геррикаэчеварриа писали сценарий «30 сребреников», мы вдруг поняли, что это не хоррор, это — экшен. Или неожиданно осознавали, что какой‑то эпизод нам напоминает «Сумерки», что не совсем уместно, потому что мы‑то хотели хоррор, о чем не стоит забывать. Мы дискутировали друг с другом, пытаясь понять, чего же мы вообще пишем. А по итогам поняли, что, как ни грустно это осознавать, у сценария этого сериала есть своя душа.

— В последнее время стало появляться все больше популярных испанских сериалов — «Бумажный дом», «Элита», «Я слышу голоса». Как вам кажется, есть ли у недавно взлетевших испанских сериалов и у «30 сребреников» какие‑то общие черты в плане тематики или стилистики?

Возможно, испанские сериалы взлетают, потому что какие‑то люди пытаются адаптировать испанскую ментальность для американского мейнстрима, но снимают что‑то такое, что в США ни у кого не получилось бы. Ведь у нас, у испанских кинематографистов, нет опыта, нажитого в прошлом, который есть у какого‑нибудь американского сценариста.

Но что‑то общее у нас, возможно, и есть. Уж не знаю, что конкретно похожего у сериалов «30 сребреников» и «Бумажный дом». Так же, как понятия не имею, есть ли какие‑то сближения с сериалом «Бунт» (Antidisturbios), его сейчас много кто смотрит в Испании. Но я бы хотел бы иметь с этим сериалом что‑то общее, потому что он очень хорош. Я вот знаю лучший испанский сериал последних лет, он называется «Стыд» (Vergüenza, 2017), снят гением по имени Хуан Кавестано. Может быть, он не так уж известен в Европе и в мире. Но для меня это действительно замечательная вещь, рад поделиться с вами этим сокровищем.

Но не думаю, что у нас у всех одни и те же эмоции и одинаковая мотивация. Зато у нас примерно одинаковая насмотренность: например, я и Гильермо дель Торо видели примерно одни и те же фильмы. Так что сегодня Мексика, Испания, Лос‑Анджелес — теперь нет большой разницы в том, откуда вы.

— Напоследок спрошу про Гильермо дель Торо, о котором вы упоминали. Его фильмы оказали на вас какое‑либо влияние?

Я его люблю, он потрясающий, один из лучших режиссеров в мире. Я очень горжусь дружбой с ним. Мне нравится, что когда смотришь его фильм, четко ощущаешь, что он мексиканец, это прямо заметно, и чувствуешь, что у него много проблем, много вещей происходят в его голове, и сам оказываешься почти что внутри его разума. Мы оба любим фэнтези и оба из испаноязычной страны. Так что мы действительно близки. Он работает в Голливуде, и фильмы у него совсем другие, но души наши близки. Люблю Гильермо!